Надежда Васильева

       Конечно, каждый видит окружающий мир по-своему, пропуская  действительность через свою душевную призму. И у каждого из моих одноклассников, конечно же, свое виденье, свои воспоминания. Образы, которые рисует моя память, могут быть ими не признаны, эпизоды, что всплывают из зыбкости моих детских впечатлений, - не узнаны. И с этим ничего не поделаешь.

              Моей первой учительницей была Надежда Сергеевна. Она была внешне очень статной, красивой, строгой и требовательной. Наверное, это помогло мне воспитать в себе большую ответственность и благоговейное отношение к школе и к школьному учителю. Я приходила в нашу "маленькую" одноэтажную школу к восьми часам утра, хотя занятия начинались в девять. Сторож просила родителей не отпускать меня в школу так рано, но они ничего не могли со мной поделать. Каждое утро я брела в школу в потемках и сиротливо сидела на запорошенном снегом крыльце в ожидании того момента, когда, наконец, откроются, обшарпанные нетерпеливыми носками наших детских сапог и ботинок, деревянные двери. Помню, как однажды Надежда Сергеевна дала нам задание сделать дома бумажный метр. Я добросовестно его сделала, но забыла дома. Учительница стала выводить в дневниках тех, кто не выполнил домашнее задание, жирные "единицы". У меня по щекам покатились горючие слезы. Не из-за "единицы”, из-за того, что мне не поверили. Тогда Надежда Сергеевна сказала: "Если ты, действительно, забыла метр дома, сбегай и принеси его!" Не успела она ещё и рта закрыть, как я пулей выскочила из школы, без пальто и шапки, и вернулась в вся "в мыле”. А дело было в марте. И, конечно, заболела. Встревоженная мама, прикладывая ладонь к моему горячему лбу, в сердцах корила учительницу за чрезмерную, как ей казалось, строгость. И помню, как мне было стыдно за маму. Как могла она осуждать мою учительницу?!

             С пятого класса кумиром для меня стала Любовь Ефимовна, преподаватель английского языка. Мне нравилось в ней все: гладкая белая кожа на красивом лице, пышная прическа, громкий голос, четкая дикция, потрясающее произношение иностранных слов, уверенная походка и такой заразительный, раскатистый смех! О дисциплине на уроках английского говорить не приходилось. Любовь Ефимовной можно было любоваться целый урок. Этого было не избежать даже тем,  кому трудно давались языки. Они тоже смотрели на Любовь Ефимовну с открытым ртом. Мальчишки, на переменах, копируя "англичанку", говорили: "Вот тебе и пожаласта!" В слове "пожалуйста" Любовь Ефимовна почему-то ярко выделяла звук "а". И это из ее уст звучало так мило, что незаметно вошло и в мою учительскую речь вместе с её методикой преподавания. Не знаю, как у других моих одноклассников, но лично у меня звонок с урока английского вызывал невольную досаду. Работая гидом-переводчиком на острове Кижи, услышала от одной  лондонской актрисы: "Сколько лет Вы жили в Лондоне? У Вас истинно лондонский акцент!" Я только улыбнулась. В ту пору еще не бывала за границей. И столь лестный комплемент переадресовала своей учительнице. Кстати, Любовь Ефимовна прекрасно пела. До сих пор в голове звучит волнующий тембр ее голоса:

          "Давай никогда не ссориться! Никогда! Никогда! Пускай сердце сердцу откроется, навсегда, навсегда..."

            С каким нетерпением смотрели мы с подружкой на сцену нашего поселкового Дома культуры, ожидая, когда же, наконец, ведущая праздничного концерта объявит песни в исполнении Любовь Ефимовны. Мы мурлыкали эти нехитрые мотивы многие вечера, стараясь подражать ее голосу. Но это у нас никак не получалось. В голосе человека закодирована его потрясающая индивидуальность, возраст и красота души, состояние духа на момент звучания. А какая велась внеклассная работа! Были даже отчётные концерты перед родителями на английском языке. Хор пел английские песни на три голоса. На иностранном языке инсценировались целые сказки. Как все это пригодилось мне в моей будущей профессии. Если бы не это обожание личности учителя, не поступила бы я на факультет иностранных языков, не посетила бы столько разных стран, не имела бы столько добрых знакомых за рубежом, не была бы избрана членом Международного совета Литературного центра Баренц-региона. Милая Любовь Ефимовна! Позвольте разделить с Вами все имеющиеся успехи, связанные со знанием иностранных языков, ибо Вы подвели меня к этой стартовой площадке.

           Ада Константиновна вела у нас уроки литературы и русского языка в старших классах. Когда она читала наизусть стихи или зачитывала вслух отрывки из программных произведений, ее лицо становилось таким вдохновенным, что она, наверное, забывала, что стоит перед классом. Она жила жизнью книжных героев, она любила их так же,  как, наверное, любит свои персонажи автор. Ада Константиновна старалась заразить нас своей любовью к литературному творчеству. И у нее это получилось. Она рассказывала о судьбах писателей, их ярких личностных качествах с таким упоением, ставила их на такую недосягаемую высоту, что у меня захватывало дух. И если кто-то из учеников в этот момент отвлекался, она смотрели на того таким растерянно-удивленным взглядом, что походила на птицу, раненную в момент вдохновенного полёта.  Мы, девчонки, сидящие на первых партах, крутили головами, искали глазами того, кто посмел посягнуть на святое.

         На уроках Любовь Васильевны я не бывала. Она преподавала немецкий и была у нас классным руководителем. Все мальчишки были в нее тайно влюблены и старались "проявить" себя, завоевать ее внимание. Но грубостей не позволяли. Любовь Васильевна была такой изящной, хрупкой и, казалась, такой незащищенной, что даже самые "отпетые смельчаки” боялись обидеть  или расстроить ее хоть чем-нибудь. Нам была предоставлена полная свобода инициативы на всякие добрые дела и общественные мероприятия. Мы усердно готовили КВНы и вечера поэзии, устраивали Дни именинника, Новогодние карнавалы,  проводили диспуты с самой откровенной тематикой: "Расскажи мне обо мне". Она поддерживала все наши идеи, которые сыпались на ее бедную голову из нашего "рога изобилия". Маленькие эгоисты, мы забывали, что у нее семья,  ребенок. Она всецело принадлежала нам и всегда смотрела на нас с затаенной в глазах лукавой улыбкой. И совсем не умела сердиться.  Даже тогда, когда в её голосе появлялись строгие нотки, это казалось нам чем-то противоестественным.

              А ещё обожала уроки пения! Сейчас у меня есть три диска своих песен на стихи карельских поэтов, которые обычно дарят мне свои новые книги перед презентацией. Эти песни часто звучат по карельскому радио. Когда меня спрашивают, где я научилась петь, я с затаённой гордостью отвечаю: "В школе". Евгения Ивановна, наша учительница по пению, была настолько влюблена в свою работу и музыку, что творила с нами чудеса. Хоры, вокальные группы, трио, квартеты, дуэты, сольное пение - и все это под аккомпанемент старенького фортепиано. У нас был даже струнный кружок. Мы учились играть на мандолинах по нотам. Мне всегда казалось, что Евгения Ивановна послана к нам из прошлого века, но об этом знают только великие композиторы, чьи портреты украшали стены кабинета музыки. Ее манеры, речь, внешний вид были неоспоримым свидетельством того. Строгое темное платье, туфли на (непременно!) тонком каблуке, длинные волосы, уложенные на затылке в опрятный пучок. Аккомпанируя нам, она вся уходила в музыку, и на лице было столько величавой торжественности, что даже щеки  чуть подрагивали от напряжения. Помню и свою первую песню, с которой отправила она меня на районный смотр художественной самодеятельности. В одном куплете никак не шла рифма.  Десятилетняя, я чуть не плакала от досады. Евгения Ивановна, успокаивая, подсказала: "А ты, Наденька, произнеси последнее слово не очень четко. Может, никто и не заметит". Так и порешили. Стишок звучал следующим образом:

                Снег идет, снег идет, он целый день кружится

                И сугробы наметет белой вереницей.

                               Этой песенки слова сами мы сложили,

                               Этой песенки слова вот такими были.

                Снег идет, снег идет, но сжать его в комочек,

                И мальчишки в тот же миг обстрелять нас ХОЧУТ.

                               Этой песенки слова сами мы сложили,

                               Этой песенки слова вот такими были.

                Снег идет, снег идет, он ничего не знает,

                Что уже прошли года, и я теперь большая…

                                Этой песенки слова сами мы сложили,

                                Этой песенки слова вот такими были.

  Зная, что в слове "хочут” грамматическая ошибка, очень волновалась. Следуя мудрому совету Евгении Ивановны,  дойдя до злосчастной строчки, хитро "сжевала" самый конец. До сих пор помню улыбки членов комиссии и грамоту, которую получила за исполнительское мастерство.

        Математику и геометрию у нас вёл Василий Иванович. Несмотря на некоторую полноту, он  всегда ходил очень быстро. Карманы его брюк всегда были испачканы мелом. Как только в дверях появлялся его живот и зажатый подмышкой классный журнал, класс напряженно  застывал. Знали: сейчас прозвучит чья-то фамилия и привычная позывная: "К доске!" Надо было видеть, каким удовольствием светились его глаза, когда кто-то из нас быстро расписывал на доске решение домашней задачи или бойко доказывал теорему. И горе тому, кто с ноги на ногу переминался у доски и молчал. "Садись! Молчишь, как рыба”. Рассматривая в дневнике жирную "единицу", кто-нибудь из мальчишек тихо брюзжал: "Ну, Кот, погоди!". Острые язычки мальчишек приклеивали прозвища многим учителям, но были они не злыми и основывались, в основном, на имени или предмете, который вёл этот учитель. Мы, девчонки, большей частью своей, в этом парней не поддерживали. Не потому, что были такими "подлизами", а как-то язык не поворачивался.

            Законам физики нас учила Надежда Федоровна. Она всегда была сдержанной и немногословной. Прежде чем начать урок, Надежда Федоровна долго и внимательно вглядывалась нам в лица, словно гипнотизировала взглядом. Убедившись, что мы, наконец, внимаем,  Надежда Фёдоровна начинала говорить. Говорила она всегда спокойно, четко, тщательно взвешивая каждую фразу, выдерживая паузы,  чтобы мы могли должным образом "разжевать и проглотить" полученную информацию.  Особенно запомнились лабораторные работы. Надежда Фёдоровна терпеливо объясняла каждому, как нужно правильно произвести тот или иной опыт. И до сих пор помню ее потрясающее умение сдерживать зевоту. Ни для кого не секрет, что зевота - дело заразительное. Знаю это по своей учительской практике. Стоило, бывало, "на галерке" кому-нибудь из моих учеников смачно зевнуть, как и у меня тотчас начинало сводить челюсти от соблазна широко открыть рот в ответ. И тут всякий раз вспоминала Надежду Федоровну и по ее примеру справлялась со щекотливой ситуацией. Но, конечно, не только это взяла я от неё в свой "учительский портфель". Самое главное это – передавая знания, делать в речи многозначительные паузы и  вглядываться не в лица, в души детей.

      С историей дело обстояло сложно. Добрейший Федор Степанович никак не мог сдержать улыбку на "пакостные выходки" наших мальчишек, которых в классе было в два раза больше, чем девчонок. И частенько их проказы выходили далеко за рамки дозволенного. Ну, к примеру, сидящий сзади меня Вовка Денисов, самый смышленый, самый юркий, и самый маленький в классе, начинал демонстративно колоть мою спину циркулем. "Федор Степанович!! Ну что он опять лезет!" - отбивалась от Вовкиных домогательств я. "Денисов! Прекрати сейчас же!" - грозно повышал голос Федор Степанович, спеша мне на помощь. Но только он протягивал руку, чтобы схватить Вовку за воротник пиджака, как тот вскакивал с места, рвал на груди рубаху, да так, что пуговицы разлетались по сторонам, и выкрикивал услышанную в каком-то фильме фразу: "Ну, давай! Давай! Стреляй в революцию!" Класс взрывался хохотом. Федор Степанович, улыбаясь и качая головой, шёл обратно к учительскому столу. И какое после этого нам  было дело до общественно-экономических формаций, схему смены которых каждый день он усердно чертил на доске. Шум и гам стоял  в классе до тех пор, пока в коридоре не раздавался голос  директора, Георгия Васильевича. Все знали, что с Георгием Васильевичем шутки плохи. Если мне не изменяет память, он вел у мальчишек труды и автодело. Директор был человеком строгих правил. Знания давал мальчишкам нужные, за что они его очень уважали. Вспоминая Георгия Васильевича, всегда думаю о том, как всё-таки нужны в школе учителя-мужчины.

         Химию и биологию вели муж и жена, Лилия Ивановна и Валерий Николаевич. До сих пор в моем восприятии химия и биология  как-то уж больно тесно связаны между собой, словно всё время идут под ручку. Если вдруг на уроке химии кто-то нарушал дисциплину, Лилия Ивановна замолкала и  краснела, словно ей было стыдно за нашу бестактность. Улыбалась она редко и сдержанно, но в такие минуты даже в самые пасмурные дни весь класс заливало солнечным светом (по крайней мере, нам так казалось!), и губы наши невольно растягивались до ушей. Валерий же Николаевич, наоборот,  услышав чей-то шёпот, замолкая, бледнел. Его серые глаза начинали источать такую горечь, такую обиду, что мы, девчонки, не выдерживали и "рыкали" на своих мальчишек, призывая их к порядку. Если в классе после этого всё же не устанавливалось должного внимания, Валерий Николаевич опускал взгляд в пол. Фразы, произносимые им, приземлялись в проход между рядами парт, и без чувств падали на пол, безликими, вялыми, неживыми. Стоило кому-нибудь из нас задать вопрос по существу, Валерий Николаевич тут же преображался до неузнаваемости. Глаза его зажигались каким-то мальчишеским азартом,  в голосе начинал звучать тихий колокольчик. Он срывался с места и почти  летал по классу: от стола к доске, от доски к принесённым на урок наглядным пособиям, потом к шкафу, на котором висели схемы и таблицы. Но "любимым коньком" были все же муравьи, научным исследованием которых Валерий Николаевич занимался, за что злые языки и прозывали его Муравьедом. О муравьях он позволял себе говорить только на перемене. И, конечно же, короткой перемены никак не хватало для рассказа о таких высокоорганизованных существах, какими были его муравьи. Тут раздавался звонок на очередной урок. В дверях появлялся кто-нибудь из учителей,  и Валерий Николаевич, суетливо скручивая таблицы, смущенно извинялся перед коллегой.

             Глаза Таисии Ефимовны, преподавателя астрономии, всегда излучали такую мягкость и нежность, что казалось, вся она соткана из какого-то призрачного звездного света. Она была живым воплощением женского Начала: лучистый взгляд, тонкий запах духов, волнистые волосы, мягкий шерстяной костюм и какой-то прямо-таки убаюкивающий голос, каким разве что рассказывают детям сказки.  Как мы все сожалели, что астрономия была только один раз в неделю.

            С физкультурой я всегда была "не в ладах”.  Физкультура была единственным предметом, по которому я  имела "четверку”. До сих пор не люблю торопиться и делать что-то "наперегонки”. Но обожаю женщин спортивного телосложения, каким обладала Зоя Николаевна. Всегда лёгкая, быстрая,  энергичная, она подкупала нас ещё и тем, что могла  "по-свойски”, словно старшая подружка, сказать: "Девчонки! А давайте сделаем так…”. Летом, после окончания девятого класса, был запланирован поход на Чудское озеро. По каким-то очень серьёзным семейным причинам Зоя Николаевна не смогла пойти с нами. Мы уговаривали "всех и вся” (родителей, учителей, директора) отпустить нас в поход одних. Клялись и божились, что будем вести себя безупречно. И взрослые в нас поверили. Восемьдесят километров мы одолели за два дня, благополучно отметились в пустынном Гдовском райкоме комсомола, ночь ночевали в палатках на берегу Чудского озера и, довольные, на автобусе вернулись домой. В своей педагогической практике я тоже часто доверяла ребятам, и они никогда не подводили меня, потому как магия доверия имеет великую силу.

            Заканчивая свои воспоминания о времени былом и таком чудесном, хочу добавить лишь одно: наше общество, к большому сожалению, недооценивает ту огромную роль, какую играет школьный учитель в жизни каждого из нас. Учитель с богатым внутренним миром, подобно волшебнику, может помочь развиться всем дарованиям и способностям маленького человека, сформировать в нём твёрдый духовный стержень, разбудить все самые добрые устремления души. Однако, бывает, случается и наоборот.  Несдержанный гнев учителя, неосторожно сорвавшееся грубое слово может развить в ребёнке такой комплекс, от которого будет не освободиться всю жизнь. Я работала в школе 17 лет. Многие мои ученики стали директорами школ, руководителями отделов народного образования в районах Карелии. Когда они приходят на творческие встречи с букетами цветов, я мысленно отправляю эти цветы вам, мои школьные учителя. Потому что у добра цепная реакция. Чтобы отдавать, нужно иметь. А иметь можно только тогда, когда тебе дают.  И, слава Богу, что в детстве мы, ребята сельской школы, были так щедро одарены светом и огнём души наших учителей.

      Давно не была в родной школе, но регулярно высылаю в школьную библиотеку свои книги. Мечтаю когда-нибудь приехать на творческую встречу,  привести свои новые произведения, увидеть нынешних учителей и учеников и, конечно же, моих добрых наставников, о которых так хотелось рассказать. Низкий поклон всем здравствующим учителям и светлая память тем, кого уже с нами нет, но чьи голоса ещё звучат в душе вместе с далёкими школьными звонками.

                        Надежда Васильева (Спиридонова),

                        выпускница 1971 года,

председатель Карельского представительства         Союза российских писателей.