Надежда Васильева

           Четверть закончил он неважно: с двумя «тройками». По чтению и рисованию. Виной всему, конечно, как говорит мама, его рассеянность. Как с ней бороться – Никита не знал, но что все беды у него только от неё – это факт. Читает и пересказывает он хорошо, а вот стихи вовремя не учит. Забудет он стихотворение выучить – «два». На другой день сдаст на «пять», но больше «тройки» Ниниванна в журнал не поставит. Или рисование взять… Рисовать Никите всегда очень нравилось, но только простыми карандашами. Может, поэтому он и краски дома забывал, за что каждый раз получал «единицу». Ниниванна уже дважды Никите в дневнике писала: «Если ваш сын ещё раз придёт в школу без красок, я оставлю его на второй год!» Мама, расписываясь под замечанием, говорила: «Пусть тебя, Никита, оставят хоть на третий год, напоминать о красках я не буду. Это твоя забота, и на меня не надейся».

            Но беда, конечно, не в оценках. Дело совсем в другом… Сегодня мама пришла домой из школы вся в слезах. Такой Никита её ещё никогда не видел. По обрывкам горьких фраз, что она бросала папе, он понял, что раздражает Ниниванну и та не может больше его учить. Папа слушал, слушал, хмурился, косился на Никиту и вдруг сказал:

            - Раз он никаких слов не понимает, давай отправим его в спецшколу, как учительница предлагает, и нечего с ним мучиться!

            От этих слов у Никиты даже горло сдавило. Лучше бы папа выдрал его, чем сказать такое. Что представляет из себя специнтернат и кого туда отправляют, он хорошо знал: Ниниванна почти на каждом уроке твердила им об этом. Но Никита слова её всерьёз не воспринимал: весь класс разом не отправят, да и папа с мамой такого не допустят… Теперь же, когда сам папа на это согласен и мама молчит!...Никита растерялся и испуганно смотрел на них, ожидая, что же будет дальше. А они вдруг встали и вышли на кухню, давая понять, что разговор окончен.

            Оставшись в спальне один, Никита полез на печку отогреть промокшие ноги, а в голове всё вертелось: «А вдруг они и правда решат отправить меня в интернат?!» От этой дикой мысли ему стало нестерпимо жарко, даже голова взмокла. Никита рьяно чесал её, отчего волосы топорщились, как у нахохлившегося воробья. Только тому, наверное, легче: сиди себе на заборе, чирикай… И никакая Ниниванна ему не указ. Он с неприязнью вспомнил учительницу. Её колючие глаза за толстыми стёклами очков никогда не смотрели на него по-доброму. Даже тогда, когда она улыбалась, они не становились мягче. А впрочем, и улыбку Ниниванны улыбкой назвать нельзя… так, гримаса какая-то…

            Взгляд Никиты упал на дневник. Это папа в сердцах швырнул его на печку. Дневник так и застыл враскорячку, обиженно выгнув кожаную спину. Никита взял его в руки и бережно расправил помятые листы. Последняя неделя была вся исписана красными и синими замечаниями, что, вероятно, и привело папу в такую ярость. Никита стал разбирать нервозный почерк Ниниванны. Самое первое замечание она написала всему ряду за то, что плохо вели себя на зарядке. Ниниванна требовала, чтобы руки по швам, а мальчишки с утра позёвывали да потягивались.

            Второе – размашистое и жирное, с тремя восклицательными знаками – за то, что не было линейки. У Никиты с досады снова зачесалась голова: с линейками дело обстояло очень плохо. Возьмёт в рот, а она – трах пополам! А иногда, пока Ниниванна отчитывает кого-нибудь, Никита со скуки на линейке ручкой рисует, потом и вовсе заштрихует так,  что линейка из жёлтой ядовито-синей становится и пачкает: приходится выбрасывать… Дома-то у него в столе шесть новеньких лежат, да в портфель положить забывает.

            В четверг – не одна, а целых две записи. С первой, про цветочный горшок, Никита вовсе не согласен. Возились они на перемене втроём: Сашка, Гришка и он. Горшок, конечно, разбили, и земля на пол высыпалась… Только почему Ниниванна схватила за шиворот его одного? Да ещё губы в гузку свела, зашипела:

            - Чтобы завтра же горшок новый из дому принёс! Слышишь, Петров?

            Он плечом дёрнул:

            - Не я один!

            Тут Ниниванна от злости на визг перешла:

            - Ах ты, дрянь такая! От горшка – два вершка, а ещё со мной спорить будет!.. – И дневник - хвать!

            Вышел в коридор, а там Сашка с Гришкой рожи корчат, злорадствуют:

            - Ну что, Петруха, достукался?! Эх ты, Никита- голова порохом набита!

            Как было стерпеть такое? Погнался за ними. И снова замечание, только теперь по жалобе дежурных, мол, бегал на перемене.

            Никита горько вздохнул и подложил под себя старенькое одеяло, которым мама накрывала лежанку, когда та остывала. Кирпичи нагрели заднее место так, что терпеть больше было невмочь. И с нова уткнулся в дневник. Вместо домашних заданий на пятницу красовалась возмущённая запись: «Безобразно вёл себя в столовой!!!» Губы у Никиты надулись от обиды. Разве он виноват, что в столовой под потолком воробьи гнездо свили, на головы какают, и никому до этого дела нет. Ему прямо в тарелку попало. Под гогот ребят отнёс порцию на раздачу, попросил заменить. Повариха хоть и раскричалась, но всё же заменила. Только сел и ложку взял – Вовка Логинов наклонился и плюнул ему в тарелку, чтобы продолжить хохму. Никита в отместку во второе ему кучу соли насыпал. И пошло… Ниниванна сразу побежала маму искать. Мама в старших классах математику ведёт. Лучше бы она где-нибудь в другом месте работала. Ниниванна его частенько упрекает: «И не стыдно тебе, Петров? У тебя мать учительница!» Пусть бы санитаркой в больнице работала, как у гришки. Никита бы тоже ходил помогать ей мыть полы. А тут: чуть что – Ниниванна сразу маме бежит жаловаться.

            За что Ниниванна маму недолюбливала - Никита понять не мог, но неприязнь эту очень чувствовал, хоть дома мама ничего никогда об этом не говорила; ни подругам, ни папе. Мама старалась всячески помочь Ниниванне: то проверяла в их классе технику чтения, то готовила с ребятами концерт к праздникам, одной из первых приходила мыть и заклеивать окна на зиму, весной ходила с ними в походы. В классе маминому приходу радовались все, даже второгодник Петька Ребушев. Особенно любили ребята, когда мама приходила с гитарой и пела туристские песни. А песен знала мама много… Но чем больше радовались маме ребята, тем больше мрачнело и без того вытянутое лицо учительницы. Никита однажды услышал, как она в коридоре заявила маме: «Если не можешь приучить своего сына вовремя сдавать тетради на проверку, будешь проверять их сама!» Мама промолчала, но побледнела так, что Никите показалось: она сейчас в обморок упадёт. Внутри у него всё сжалось.  Он был готов броситься на Ниниванну, но ноги сделались ватными. А Ниниванна сердито тряхнула головой, будто не она, а её при всех оскорбили. С тех пор Никита всеми силами старался не забывать про эти несчастные тетради, но всё равно нет-нет да и не положит их на окно, как того требовала Ниниванна. Для памяти он даже себе крестики на ладошке рисовал – так бабушка учила, - но и это не помогало. Помнить нужно было многое: и когда в «музыкалку» бежать,  и какие картинки на английский урок принести, и про сменную обувь, и про лыжи… В голове всё перепутывалось. Разглядывая на руке чернильные знаки, Никита силился вспомнить, что же они могут означать, но вспоминал только тогда, когда Ниниванна начинала кричать, что у него пустая голова и скоро она вообще откажется учить такого… От возмущения ей даже было трудно подобрать нужное слово.

            Никита подпёр голову рукой. Хоть и говорит Ниниванна, что голова у него пустая, но это, наверное, не так… Иначе не была бы она такой тяжёлой. Вот сказали бы Никите: выкопай яму с дом и не ходи на занятия целую неделю. Никита с радостью бы выкопал две, а то и целых три – только бы не ходить в школу. «Заболеть бы, что ли… - с отчаяньем подумал он, почувствовав озноб. – Больному хорошо: лежи себе, а все вокруг тебя бегают, жалеют, всякой вкуснотой потчуют… Ни в школу ходить, ни уроки делать не надо. И мама с папой так плохо, как сегодня, на него не смотрели бы… Может, и в интернат передумали бы отправлять». Никита прислушался к себе: глотать действительно было больно да и голова гудела. Он слез с лежанки и перешёл на кровать.

            А среди ночи проснулся оттого, что почувствовал у себя на лбу прохладную мамину руку. Тело горело. Ощущение было такое, что он всё ещё лежит на печке. Никита что-то пробормотал и в бреду  хотел спрыгнуть на пол, но мама уложила его обратно и поднесла к губам стакан с клюквенным морсом. Никита открыл глаза и увидел перед собой тревожное мамино лицо, а на стуле рядом с кроватью – таблетки и градусник. Он радостно подумал: «Заболел!» И от этого даже вроде стало легче.

            - Мам, а ты ко мне в интернат часто будешь ездить? – спросил он и весь напрягся, ожидая её ответа.

            - Глупенький ты мой, - прошептала мама, - никуда я тебя не отправлю…

            Никита заплакал. И слёзы из глаз тоже текли горячие. Он благодарно прижался щекой к маминой руке. Рука у неё была мягкой и прохладной.

            - Мамочка, я теперь ничего никогда не буду забывать… Ты мне веришь? – прошептал он.

            - Верю, сынок, верю, - вытирая ему слёзы, прошептала мама и поцеловала Никиту в мокрый нос. А потом улыбнулась сквозь слёзы и добавила, вспомнив любимую бабушкину поговорку: - Верю всякому зверю, а ежу – погожу.