Надежда Васильева

Есть люди, которым не снятся сны или, может быть, не помнят их. Заснул — и провалился в небытие. Открыл глаза — никаких тебе воспоминаний, никаких тяжёлых чувств. А тут не вырваться из пут повторяющихся ночных кошмаров. Они терзают душу неясными страхами. Иногда сны снятся с продолжением.

Две ночи подряд плутала по какому-то мрачному городу. Тёмные, словно призраки, силуэты каменных домов. Высокие узкие окна наглухо закрыты ставнями. Улицы пустынны. Дорога вымощена камнем. Гулкое эхо собственных неуверенных шагов, от которого никуда не деться, пугало. Идти с непривычки трудно. Почему-то всё время подворачивалась нога. Раз чуть не вскрикнула от боли, но вовремя сжала зубы, боясь разорвать зловещую тишину. А так хотелось услышать живой голос. Пусть даже не голос, звук. Любой: скрип двери, лай собаки, мяуканье кошки... Ни звука. Почему-то знала, что стучать в ставни не надо. Никто не откроет.

                Сегодня опять этот странный сон. Только теперь вдали, на горизонте, забрезжил серый рассвет. Словно властная ночь, наконец-то, решилась передать свои права,  и первый световой луч робко вышел на разведку. Наташа поспешила вперед,  споткнулась и упала, разбив в кровь голые коленки. Тихонько всхлипнула от отчаяния и острой боли. И тут услышала за спиной  удивительно спокойный голос: "Не торопись! Потерпи еще немного. Так надо!" Оглянулась. Никого. А странный голос многократным эхом  звучал со всех сторон. "Так надо!”,  "Так надо!”, "Так надо!”. Проснувшись и открыв глаза, всё ещё слышала это заклинанье: "Так надо!”. Кому надо? Зачем?  Только кого спросишь?!

Заглянула в сонник. Ничего хорошего заколоченные ставни не предвещали. Ну что ж:  надо - так надо! Терпеть - так терпеть! Проблемы есть. А у кого их нет?!

                На работе  сон забылся, а  по пути домой все детали ночного видения стали ярко вырисовываться перед глазами. Тревога вырвалась из тисков дневных забот и вместе с ветром понеслась, закрутилась между домов новостройки, что, как грибы, прямо на глазах вырастали по обеим сторонам их улицы, вопреки экономическому кризису, о котором кричал весь бренный мир.

                Старший сын, как говорится, «не просыхал» уже целую неделю. С ужасом смотрела на него и думала: "Неужели я дала жизнь этому существу?" Вытворял такое, что стыдно кому рассказать. Да и кому расскажешь? Коллегам по работе? Тебя же и осудят. Не сумела  воспитать.  Твой сын!..Что тут возразишь?  Воспитывали одинаково: и младшего, и старшего. В одних условиях росли! А рядом поставь: как день и ночь. Младший, Сеня, чуткий, отзывчивый. Что ни попроси —  тут же сделает и на "потом" не отложит. Всё  понимает с полуслова. Худощавый, невысокий. Глаза карие и раскосые, как у китайца. Откуда гены пробились? Ни на отца, ни на неё не похож совсем. Как-то на работу к ней, в институт, заскочил, коллеги рты пооткрывали: «Твой сын?!! Век бы не подумали! Иностранец – и всё тут». А старший, Геннадий, вылитый отец: красивый, статный, крупный. А характером в дядюшку пошёл. Тот из тюрьмы не выходит. Хорошо ещё, что далеко живёт. Сколько слёз свекровушка при жизни пролила! Двух дней на свободе без греха прожить не мог. То витрину магазина разобьёт, чтобы бутылку пива добыть, то машину чью-нибудь угонит, то на девчонку какую-нибудь нападёт. На все увещевания брата, Степана, один ответ: «Чихал я на вашу свободу! Привык я там. Мне здесь места нет». Потряс его как-то Cтепан за грудки. «Что плетёшь, поганец?! Место для каждого есть, да вот креста у тебя на вороту нет! Весь род позоришь! Был бы жив отец, от стыда бы за тебя сгорел! Мать, вон, из-за твоих выходок седая вся!» А что ещё с ним сделаешь? Был бы мужик, а то ведь доходяга. В чём только грешная душа держится? Шестьдесят килограммов против братовых ста двадцати. И жалость Степана, как в детстве, брала верх над разумом: глупый ещё, что ли? Брат был на семь лет моложе. Но возраст ума не прибавлял. Не зря в народе говорят, родился с плешинкой, умрёшь с лысинкой. После смерти свекровушки письмами из зоны бомбить принялся: пришлите то, вышлите это… И тон такой ультимативный, требовательный. Да ещё с угрозой, не то, мол, выйду на свободу – поговорим. Отвечать не стали. Пусть забудет адрес. Не маленький. Уж пятый десяток разменял. Да если честно, не хотелось, чтобы со старшим сыном знакомился. Одного поля ягоды. Быстро бы, как старший любит выразиться, «скорешились».

                  Уйдя в свои безрадостные мысли, Наташа чуть не поскользнулась. Ну и  погодка! Последние три года лета почти не видели, сплошные дожди, и зимы не дождаться было. До середины декабря почва не замерзала. Вот и сейчас. Поёжилась. Ноябрь на дворе, а снега всё нет и нет. И только этот промозглый ветер. Даже не верится, что есть на свете такие места, где небо на темечко не давит. Смотришь по телевизору: в январе на яхтах ходят, в марте купаются. А здесь, словно Богом забытые! В десять часов едва белый свет забрезжит, а после трех уж опять на сумерки клонит. А так хочется чего-то определенного. Чтобы лето — так жара до тридцати, а уж если зима — то морозы под сорок! Но куда денешься? А теперь после смерти мужа — и тем более. Уж больше года прошло, как его нет, а на душе всё время такая же вот слякоть.

                Никогда не думала, что с мужем может что-то случиться. Крепкий, здоровый, жизнерадостный. Жила за ним как за каменной стеной. Не было дня, чтобы с работы на машине не встретил. Коллеги по работе завидовали.  А то, что всякая порча от зависти, тогда не знала. Да, жили душа в душу. Бывало, хоть какой усталый, глаз не сомкнёт, пока она рядом не ляжет. И, обнимая, шепнет: "У меня мурашки от моей Наташки!". И дома, чтобы звонками не донимали, телефон отключал. Мол, отдохни! Иначе как силы восстановишь? От работы нужно уметь отключаться. Про свои служебные дела ей никогда не рассказывал. А у него,  у майора, их тоже хватало. И даже на здоровье никогда особо не жаловался. Давление, правда, иногда пошаливало, но серьёзно к этому не относился. Таблетку в рот и дело с концом. За неделю до смерти сон увидел. Будто умершая бабка пришла за ним и к себе зовёт. А он отмахивается, мол, не могу, дел много. Бабка настаивает: "А когда?" Он возьми да назови точную дату: "Девятнадцатого, в Спас! В отпуск как раз выхожу". Рассказывает сон, а сам смеётся: "Вот так, Наташка! Если с колокольни твоих суеверий судить, то жить мне осталось всего неделю!" Увидел, что изменилась в лице, стиснул  плечи: "Всё это сказки! Меня и колом не убьешь! Разве оставлю тебя одну?! – И грустно добавил: — Ты ведь у меня такая наивная да беззащитная! Без меня пропадёшь!".

Накануне, восемнадцатого, машину к отпуску готовил, на дачу собирались. А потом со старшим схватился. Тот Сеню опять заклевывать стал. Степан ему за это по щекам надавал. Спать ложился с пунцовым лицом. Впервые, наверное, не ласкались перед сном. Утром погода выдалась солнечная. Муж встал рано и опять к машине, в гараж. Посуду мыла, а мысли в душе тяжёлые сновали: "К чему бы сон этот? Тонкий мир — дело серьезное!".

Четыре раза пикнул домофон. Заторопилась. Не любит Степан никаких проволочек. Хотела, было, метнуться в спальню за одеждой, но увидела бледное лицо мужа в дверях.  Помертвела, не в силах даже спросить, что случилось? А он только прошептать успел: "Худо мне что-то, Наташенька!" Качнулся  к двери в гостиную и рухнул вниз лицом, подбородком о порог.

                Вспоминая сейчас эти дни, словно разглядывала их в тумане. И видела только сети капельниц и его большую руку в своих горячих ладонях. Шёпотом разговаривала с ним, просила не уходить, читала молитвы. На воспалённое неподвижное лицо смотрела с надеждой. И про себя умоляла: «Открой глаза! Улыбнись! Разгони по сторонам, как это делал всегда, все скопившиеся надо мной страхи». Но глаза не открывались! Врачи на все вопросы только руками разводили: "Молитесь, чтобы не мучился долго".  В сознание Степан так и не пришёл.

                Похороны всплывали в памяти бессвязными рваными картинками. Сидела в траурном зале у изголовья, вглядывалась в осунувшееся,  изменившееся лицо мужа, и никак не могла принять этой смерти. Потом не могла даже вспомнить, кто был на похоронах.  Ощущала только одно: горячую руку подруги - вдовы, которая потеряла мужа год назад и лучше других понимала горечь этой утраты. Сквозь приглушённый гул чужих голосов слышала голос Степана "Обещай мне, что не останешься одна, если со мной что-нибудь случится! Тебе нельзя одной, понимаешь?!". Трудно было поверить, что это говорил он, страшно ревнивый по своей натуре человек.

                А потом все старалась осознать, что же это происходит и как ей теперь жить? Без него…

На седьмой день после похорон поехала на дачу. Соседи по кооперативу предложили подкинуть до их участка. Не раздумывая, согласилась. Хотелось побыть одной. На даче всё было прибрано: посуда намыта, мусор (пластиковые бутылки, стекло, железные банки)  вывезен в город, в контейнер. Растительные отходы  в компостной яме. Постели заправлены, половички вытряхнуты. Любили они со Степаном приезжать в чистоту и порядок. Открыла форточку и присела на кухне в кресло, не зная, что ей делать дальше. В первую очередь, конечно, надо бы всё полить. Но подняться не было сил... И тут в открытую форточку влетело какое-то странное существо, внешне похожее на большого мотылька. Такого чуда природы никогда не видела прежде! Мотылёк был тёмно-коричневого цвета, с широкой мохнатой грудкой. Он больше напоминал маленькую птичку. Сел ей на оголённый локоть, цепко вцепившись лапками в кожу. Она ойкнула и попыталась отогнать незваного гостя. Но не тут-то было. Сделав вокруг неё несколько кругов, мотылёк примостился у неё на плече. Наташа предусмотрительно открыла стеклянную дверь веранды и взмахнула полотенцем, выпроваживая мотылька на улицу. Тот выпорхнул из помещения, но не улетел, прижался к стеклу с наружной стороны кухонного окна, вибрируя мохнатыми крылышками. Наташа не в силах была оторвать от него взгляда. И ёкнуло в груди: не иначе, как душа Степана…

А в голове все мысли о старшем. Тот стал проявлять себя с первых же дней, словно почувствовал её растерянность. Иногда ей даже казалось, что в душе он рад тому, что не стало отца. Старалась отогнать от себя эти греховные мысли, но они одолевали всё чаще и чаще. Не стесняясь её, сын пил теперь уже почти каждый день. И бутылки не прятал. На младшего «наезжал» ни за что ни про что, безо всяких причин. Как в той басне про ягненка: "...ты виноват уж тем, что хочется мне кушать! ". А Сеня, в свои пятнадцать, хоть ростом был мал, но терпеть его наскоки не хотел. Конфликты случались почти каждый день. И потому с работы ноги домой не несли.

Вот и сегодня опять тревога вила в душе  гнездо.

Запах беды Наташа почувствовала издалека, увидев возле подъезда милицейскую машину. Одним махом взлетела по каменным ступенькам крыльца. Входная дверь квартиры была приоткрыта. Сердце забилось так сильно, что, казалось, вот-вот  выпрыгнет из груди.

 — Что здесь происходит?! — занемевшими от ужаса губами, еле выдавила она.  У кухонного окна стоял Сеня. За столом, склонившись над листом бумаги, сидел участковый.  — Сеня! Что случилось?

                Сын молчал.

                — Брата порезал, — спокойно и даже, как ей показалось, злорадно сообщил участковый.

                "Как?!!" — метнула она немой вопрос в сына.

                 —  Достал он меня, мам! Стал руки выкручивать! Я от боли орал.

                — А причина?!

                — Я ему пельменей, видите ли, не оставил. В холодильнике всякой еды полно: и кура, и колбаса, и щи наварены! Он просто изверг! Фашист проклятый!

                —  Где он?! — заметалась она по прихожей. Хотелось взглянуть сыну в глаза. Хотя, если пьян, то во взгляде не прочтешь и не увидишь ничего, кроме пустоты.

                 — Да ничего с ним не случилось! Он сам и "Скорую", и "Милицию" вызвал! Заявление даже написал! Спектакль!

                Она потрясённо молчала.

                Участковый, ровесник её старшего сына, быстро поднялся из-за стола:

                — Если ваш сын, Геннадий, заберет заявление, будем считать инцидент исчерпанным. Ну, а если не заберёт.., — развёл руками. — Короче, до свидания.

                Уже держась за ручку двери,  участковый, наклонившись к её уху,  участливо посоветовал:

                — У вас один выход. Всякий раз, когда он дебоширит, тоже пишите заявления. Случись вот так что потом, сухим из воды выйдет. И не докажете ничего! Факт преступления  налицо, а пельмени, знаете, — не аргумент!

                Тупо глядя на закрывшуюся за ним дверь, она, не в силах раздеться, опустилась на пуфик и обхватила голову руками. 

                — Мам, не из-за пельменей это, — тихо пробурчал Сеня.  — Пельмени — это уж потом... Предлог, короче. Опять он тебя при мне материть начал. Такие  слова выискал!.. Как у него язык-то не отсохнет! Что это, скажи? Ты ведь столько книг читала!..

                На неё вдруг навалилась какая-то страшная пустота, вакуум, где ни точки опоры. Словно в безвоздушном пространстве. Даже языком не пошевелить.

                — Мам! Ну, что ты?!!

                — Устала я, Сеня! Давай помолчим немного!..

                Сын ушёл. Слышала, как надевал кроссовки, потом скрипнул дверкой шкафа, осторожно прикрыл за собой входную дверь. А у неё в голове гулким осиным роем вились растревоженные мысли. Откуда это противоборство со старшим? Может, из каких прошлых жизней? Никогда бы не поверила ни в какие прошлые жизни, если бы не одна странная встреча с иностранной журналисткой, которая произошла на международном семинаре по экологии в Швеции.

За границу попала впервые. Приглядываясь к иностранкам,  всё старалась понять, почему так скромно одеты. И даже не то чтобы скромно, как-то вызывающе небрежно: кроссовки, джинсы, свитер, никчёмный шарфик на шее. Волосы растрёпаны. Мода у них такая, что ли?  Наши все с утра при параде: косметика, бижутерия, причёски, будто не на завтрак, а на ужин в ресторан спешат. Или, наоборот, только с пирушки возвращаются. Пройдут мимо — шлейф духов за три метра тащится. И мужчины тоже — при костюмах и галстуках, как члены Политбюро на Доске почёта. Внимательным взглядом осмотрела женщину, что вышла делать доклад. Пронзил её взгляд, глубокий, трепетный, который так не вязался со спокойным грудным голосом. Все выступающие заметно нервничали, что выдавал их голос. А эта… будто спустилась откуда-то свысока. Может быть, преподаватель? Их спокойствие - от опыта. Красивая какая! Только глаза какие-то странные. Всё куда-то поверх голов смотрят. Говорит вдохновенно, на каком-то удивительном порыве, не то чтобы красноречия, скорее какой-то неоспоримой истины. И порыв этот исходит прямо из груди, которая защищена скрещенными кистями чувственных рук. Говорит на хорошем английском. Прислушалась. Переводчица часто затруднялась с переводом и тогда беспомощно смотрела в зал, ища поддержки. Видно было, что речь шла о вещах, ей не понятных: о жизненной энергии Кундалини, об открытых энергетических центрах, об особенностях нового времени эпохи Водолея, о Божественном даре творческого потенциала и ответственности каждой  личности за этот бесценный дар. Хоть английский Наташа знала не очень хорошо, но поймала себя на том, что смысл выступления проникает в неё без перевода. И внутри что-то вспыхивает, быстро и легко, как вспыхивает от искр костра сухая весенняя трава. И душу переполняет непонятное волнение. Оглянулась на соседей. Те были во власти других забот. Кто-то обсуждал предстоящую вечернюю программу, кто-то делился впечатлением от покупок, кое-кто скептически усмехался, качал головой, улавливая обрывки непонятных фраз. А женщина всё говорила — самозабвенно и упоённо. Взгляд её широко открытых глаз был устремлён поверх многочисленных  людских голов. Отталкиваясь от глухих стен, светлым лучом скользил он по залу, как будто выискивал кого-то в разноликой массе. Вот зыбкий луч остановился на Наташе и тотчас  радостно устремился вверх, к высокому потолку. Наташа пыталась поймать его своим горящим взглядом. Губы женщины тронула улыбка. И в зале вдруг призрачным колокольчиком зазвенела тишина. Разом стихли все посторонние разговоры, люди замерли и чего-то ждали. Раздались редкие вежливые хлопки. Женщина опустила голову и стремительно вышла из зала. А у Наташи перехватило горло — ей вдруг стало так душно,  словно в помещении иссяк весь запас кисловатого воздуха. Она вскочила и тоже поспешила к выходу, чтобы успеть догнать эту странную и загадочную незнакомку.

                Та сидела в холле на диване. Глаза её были закрыты, ресницы чуть заметно подрагивали. Наташа несмело подошла и на ломаном английском, спросила:

                — Извините, можно с Вами познакомиться? Вас как зовут? — Эти фразы первыми пришли на ум. К тому же от волнения куда-то исчез весь и без того скудный запас  известных ей иностранных слов.

                — Мария, — быстро открыла глаза женщина. Имя свое она произнесла по-русски. — А Вас?

                — Наташа.

                — Удивительно! В прошлой жизни Вы носили это же имя.

                Наташа потрясённо молчала. Да и что она могла на это сказать?

                — Я знаю, Вам трудно говорить по-английски, — тронула её руку женщина. — Но Вы понимаете меня, не так ли?

          Наташа кивнула. Она, действительно, понимала всё, что говорила эта женщина. Более того, ей казалось, что они давно и очень хорошо знают друг друга. Хотя такого, конечно же, не могло быть!      

                — Да, мы знакомы, — словно прочитав её нелепые мысли, вдруг с какой-то странной улыбкой подтвердила та. —  В прошлой жизни мы были подругами. Нищенками. Бродили вдвоём по Сибирским дорогам России. У Вас был красивый и сильный голос. Вы чудно пели. А сейчас поёте?

                Наташа кивнула. Когда-то ходила в вокальную группу и даже пела в трио. Немало получено дипломов в разных конкурсах. Но до песен ли сейчас?!

                — А я заболела и умерла, — продолжала Мария. — Умерла у Вас на руках. Вы очень горевали, оставшись одна! Вот почему и сейчас Вас так неосознанно тянет ко мне. Вы - одна из немногих в этом зале СЛЫШАЛИ то, о чём я говорила. У Вас есть тяга к духовным знаниям, но, к сожалению, нет УЧИТЕЛЯ. Он появится тогда, когда Вы будете готовы к восприятию духовных знаний. Но для этого иногда одной жизни бывает мало.

                Зазвонил мобильный телефон. Мария что-то коротко сказала в трубку. И встала:

                — Извините. Я должна Вас покинуть. За мной приехал муж. Возможно, завтра он привезёт меня сюда снова. Хотя сейчас мне трудно пообещать это наверняка.

                И больше Наташа её не видела: ни на следующий день, ни в день отъезда. Всё, что происходило на семинаре дальше, ничуть её не интересовало. Из головы не выходила Мария. В ней чувствовалась сила каких-то таинственных  знаний. Уже в самолёте, на обратном пути, её вдруг осенило: ведь они не обменялись адресами! И взяла жуткая досада на свою растерянность. Но самоедство длилось недолго. Словно кто-то незримый провёл по волосам рукой, снимая напрасные угрызения. И вместо табло "Пристегните ремни!" высветилась мысль: значит, не время. Надо будет - даст о себе знать. Информация о каждом участнике, с адресами и телефонами, в папке у каждого есть.

                И не ошиблась. Через две недели обнаружила в почтовом ящике письмо. Оно было без конверта. Но даже этот странный факт не удивил. Сложенный вдвое листок почтовой бумаги с ангелом вместо подписи источал аромат ладана. Сообщение было написано от руки. Мария писала, что общаться им пока нельзя. Причин не объясняла. Предупреждала о том, что Наташу ждут большие испытания. И советовала молиться, и утром, и вечером, чтобы не угодить в лапы тёмных сил, которые роем вьются вокруг. Прочитав письмо, Наташа спрятала его между страниц толстого англо - русского словаря и велела себе забыть о нём на время.