Надежда Васильева

А уж когда в лае открывал темную пасть, – что у лаек является первым признаком бесстрашия и злого нрава - душа у Павла прямо заходилась в блаженстве.

Купил щенка он чисто символически, за рубль, в день рождения младшей дочери. И пока жена находилась в роддоме, он с пятилетней Милкой нянчился со щенком, приучая его лакать молоко из блюдца. Толстенький, упругий, что пуховый клубок, неуклюжий, он до того умилял Милку, что ее не оттащить было от щенка никакими силами. Даже засыпала на коврике рядом с его коробкой.

Павел вздохнул, отодвинул чашку с недопитым чаем и бросил озабоченный взгляд во двор, где, растянувшись на серой щебенке, грел на солнце впалый бок Байкал. Над ним, присев на корточки, склонилась Милка.  Перебирая  пальцами складки кожи на старой собачьей морде, она хлюпала носом. Павел в сердцах отвернул голову в сторону. Вот е-моё!  Уж неделю со всей семьей в контрах!.. Порешить собаку надо. А как? Ослепла, оглохла, лапы не держат. Был бы дом свой – другое дело: спала бы в будке, ждала своего часа. А в городе в благоустроенной квартире держать ее – чистая мука. Прихожая – в два шага длиной, кухня – и того меньше. В комнату на ковер пустить нельзя, мочевой пузырь кровоточит. И здесь, на даче, одну не оставишь. Приезжают только на выходные. Собака не верблюд, на целую неделю не накормишь. Вот и маются! Даже перед соседями стыдно. Мужики в лицо смеются: «Ты что, Павел,  дом для престарелых собак решил открыть? Будь мужиком, застрели животину.» И то правда. Только заикнулся жене – та в слезы. И дочки, как что заподозрили, - от Байкала ни на шаг. Твердят в голос: «Пусть умрет своей смертью!» Что с ними делать? До чего довоевал – нервы не выдержали, напился с горя. Да и хоть бы просто напился, а то в запой вошел, чего раньше с ним не случалось. Жена с младшей дочкой к теще в деревню укатила, благо, в отпуске, да и дочка на каникулах. Ну что ж, как говорится, баба с воза – кобыле легче. Однако легче не стало. Старшая с ним осталась. А с ней – чистая беда. Вон и сегодня, полдня сидит рядом с собакой, чуть не целует ее в морду.

Павел вскочил, заметался по комнате. Мужик он или нет? Пес должен умереть достойно, от охотничьей пули! И ружье привезено. Да вот только рука не поднимается. А что если договориться с соседом? Идея! По утру и кончит, пока все спят. А где патроны-то? Точно помнил, что клал сюда вот, на полку.  Куда подевались? Как леший мутит!.. Заглянул во все потайные места. Словно в воду канули! И вдруг осенило:  Милкины проделки. Забарабанил пальцем в окно:

-         А ну, иди сюда!

Та нехотя покосилась в его сторону. Точно, ее рук дело, раз так смотрит!..

-         Я кому говорю, в дом иди! – А в голосе уже метал звенит.

Дочь медленно побрела к дому. Вошла в кухню, остановилась у двери, вперилась глазами в пол. 

-         Патроны ты спрятала?

Молчит.

- Я кого спрашиваю? – повысил он голос.

- Зачем они тебе? Ты ж на охоту не собирался. – А в глазищах столько упрямства!  Из голубых темно серыми сделались.

- Знаешь зачем, не маленькая. Мать в твои годы уж с коляской ходила… А ты все на батиной шее сидишь!

Господи! А это-то к чему ляпнул? Вон сразу как голову вскинула, вон каким взглядом ожгла. Будто не отец пред ней, а враг лютый. А по спине аж дрожь пробежала. Он тут же умерил пыл, понизил голос.

- Не валяй дурочку, отдай патроны. Сам стрелять не буду, Андрея           попрошу.

- Не отдам! Есть более цивилизованный способ. Я ветеринара позову, пусть укол сделает. А убивать не дам! – И по голосу понял: ни за что не отдаст. Хоть саму убей. Вот пигалица!

- Буду я еще время на каких-то ветеринаров тратить! Не повезу пса обратно в город, пусть здесь голодной смертью подыхает! – и шарах кулаком по столу. У дочери из глаз слезы дождем брызнули. Нет, не от страха, от горя своего. Ну, дела!.. По отцу, наверное, меньше плакать будет, чем по старой псине. И от мысли этой какая-то дьявольская сила двинула его вперед.

- Ты что, совсем с ума спятила? Людей жалеть надо, не зверье! Что на меня как на волка смотришь! – И даже замахнулся от горечи и обиды. Но ударить не посмел, наткнувшись на её дикий взгляд. И вдруг с губ у неё сорвалось такое!..

-         Ненавижу тебя! Ненавижу!

Развернулась и козой из дому. Павел долго тупо смотрел на захлопнувшуюся за ней дверь. Потом, шатаясь, как пьяный, подошел к дивану, обхватил голову руками.  Дожил! Родному-то отцу!.. Вырастил на свою голову! Отблагодарила! Кормит их, учит. Десять лет надрывается, дом этот строит, чтоб каждой по хоромам.  С какой-то досадой обвел глазами дачу. Вот стройку развел! Все для детей! На куски рвешься! А они?..

А в душе поднималось раздражение и на жену. Ее воспитание! Все девкам потакает. «Не дави на них! Перегнёшь палку». Ишь как заговорила! Со стороны смотреть – сама скромность да кротость! Не зря теща смеялась: « Машка моя мягко стелет, да жестко спать». Вот уж правда! Уезжая в деревню, тихо так изрекла: « Не решишь своих пьяных проблем – один останешься! – Да еще пригвоздила: - Знай, мы с девчонками без тебя проживем, а вот ты…» - И тут такую фразу вывернула, что даже сейчас, вспоминая об этом, Павел сморщился, словно белены пожевал. За что его Бог так обидел: одно бабье в доме. Словом обмолвиться не с кем. Скоро плевать на отца станут! Это ж надо так сказать: «Ненавижу!» И даже замычал от какой-то острой внутренней боли. Слова дочери ножом в сердце засели. Чтобы как-то успокоиться, пошел дом обивать. Стучал молотком по вагонке, а в голове отдавалось: « Не-на-ви-жу! Не-на-ви-жу! Не-на-ви-жу!» Смог бы он так своему отцу? Вряд ли…

Покосился на дочь. Та, нахохлившись, обрывала усы у клубники. Взглянул на пса. Байкал сидел в тени у колеса старенького «козелка». Морда его немощно тряслась, как трясется голова у дряхлых стариков. Каким-то чутьем уловив на себе взгляд хозяина, забеспокоился, виновато завертелся на месте, путаясь в собственном поводке, завалился на бок и жалобно заскулил. Павел слез со стремянки, подошел к бедолаге, отстегнул карабин. Чего уж тут привязывать? Еле живой. А у самого рука потянулась к собачьей морде. Пес благодарно лизнул ему ладонь. Павел вздохнул. Не дай Бог дожить до такой беспомощности и ненужности. А перед глазами появился умирающий отец. Долго мучился. Весь высох от рака. Увидев приехавшего к нему сына, чуть оживился и сдавленно попросил: «Подсоби, сынок, сесть хочу». Поднял его Павел на руки и поразился: легкий, как сухая былина. В порыве чувств, прижал к груди и услышал последний вздох: «Эх, Пашка!» И обмяк прямо в обнимке. Его ль, сына, жалел иль жизнь свою? А может, было в этом вздохе совсем другое, что сумел понять лишь в предсмертный час? Слышал как-то по радио в передаче одной… Мол, перед смертью человеку открываются тайны Вселенной, да вот жаль, что не дано поведать о них людям.

Вечером пес стал проситься в дом. Привык в тепле да с людьми вместе. Милка вопросительно покосилась на отца.  Мол, что делать?

- Еще чего! Не зима лютая. Пусть не наглеет, знает свое место! Избаловали животину.

Дочь послушно потащила собачью миску на улицу. Пусть покормит в последний раз. Думает, раз патроны спрятала – так и все. Он утречком пса током усыпит. Делов-то!  Взять проволоку  к ноге привязать да рубильник нажать. И визгнуть не успеет.

А противные кошки снова впивались когтями в душу. И молча, явно с осуждением смотрели на него в окно звезды. Павел со злостью задернул занавеску. В городе их как-то не замечаешь, почти не видны за крышами высотных домов. А тут, на даче, опутают, как сетью, со всех сторон. И не то чтобы против звезд что имел. В хорошем настроении, наоборот, любил на них с крыльца полюбоваться. А вот в такие тягостные минуты – давят, давят, давят! Уставятся своими холодными глазами в самое нутро. И никуда от них не деться. И в голову мысли дурацкие лезут. А что, как, и правда,  все в этом мире взаимосвязано? И ничто не происходит случайно. А ну, к черту! Начни во все это углубляться, в такие философские дебри затянет – чокнуться можно. Да и некогда особо в облаках витать. Вон дел кругом сколько! Хоть бы подумали своими головами, как отцу деньги достаются? Легко ли ему в этой коммерции крутиться?! Каждый день как на пороховой бочке сидишь. Так что пусть Милка со своими звездами носится. Ей вся стать. И опять заело: всё поперёк воли отца идет.  В юристы прочил, так она в астрологию ударилась. Хоть бы уяснила себе, что сыт с этой астрологией не будешь. Недаром говорят: маленькие детки – маленькие бедки. Такой пацанкой росла. Всюду за ним таскалась. А теперь видишь – «Ненавижу!» И это из-за пса какого-то! Хоть бы сдох, гад!

            И не успел подумать, как на улице раздался собачий вой. Предчувствует гибель, шельма! Дочь беспокойно заворочалась в постели. Осторожно заскрипели свежевыструганные половицы.

- Куда?! – рявкнул Павел. – Хватить шастать! Всю душу вынула с этой псиной! Не посмотрю, что выше бати вымахала, огрею сейчас чем поподя! – и хмыкнул в усы. В каких закромах памяти бабкину фразу выискал.

- Чего орёшь-то? Я в туалет.

И правда, вернулась скоро. А Павел все никак не мог заснуть. Как перед казнью! Вся жизнь проходила перед глазами. И как с батей в детстве на покос ходил, и как с девками хороводился. А девок у него было!..  Косой коси.  Любили, дело прошлое. И свадьбу вспомнил, и Милкино рожденье, и охоту, что пуще неволи. В лесу с Байкалом всегда чувствовал себя уверенно. Сколько лосей завалено было.  А как стал пес стареть, он и охоту забросил. Отошло все в прошлое, как в небыль.

Невольно прислушался к звукам, что доносились с улицы. Вот зашуршал гравий под шаткими собачьими лапами. Куда это он? А хоть бы и сгинул с концами! И опять – не успел подумать, как пес жалобно заскулил. Вот пифия! Никак мысли читает?

Милка тихо зарыдала в подушку. Нечистая сила! Перевернулся, закрылся глухо одеялом. Что за девка? И чего не дал Бог первого сына? Никакой поддержки отцу на старости лет. Один Байкал мужского рода-племени, и тот теперь уж не в отраду. Откинул одеяло, навострил слух. Тихо. Заснул пес, что ли? А что как не ждать утра? Взять да и… Током! И от одной этой мысли почувствовал дрожь в теле. И даже выматерился. Не смогу я его!.. Вот напасть!

А сквозь занавеску в комнату пробивалась луна. Во всей своей цельности да яркости. И вдруг как просветленье нашло. А может, права Милка-то? Взять да привезти ветеринара! Цивилизованным путем… Чего мучиться? И будто гора с плеч свалилась. Но оставаться в постели было невмоготу. Весь как комок нервов. Нащупал ногой домашние тапки – и на улицу. Байкала нигде не было. Легонько свистнул. Тихо. Обошел дом. Никого. Куда подевался- то? И сам зачем-то пошел по тропинке в лес, что вела к Бараньему Лбу.

 Лысая отвесная скала возвышалась над озером метров в двухстах от дачи. Почему шел именно туда – понятия не имел. От лунного света в лесу было совсем светло. Под ногами хрустел валежник. Ветви берез, как девичьи тонкие руки, со всех сторон молча тянулись к нему. Но он упрямо шел вперед, будто за волшебным клубком,  брошенным Бабой – Ягой ему в помощь. Когда тапки спадали с ног или спотыкался о подвернувшийся под ноги камень – громко чертыхался. И вот уже гора – рукой подать. Сбросил у подножья надоевшую обувку и одним махом взлетел на самую кручу. Да так и обомлел! Внизу, у воды, размозжив череп об острые камни, лежал Байкал. И почему-то сразу обмякли ноги. Присел на сухую корягу, закрыл глаза рукой. Господи! Как он устал от этой жизни с ее вечными проблемами! Хоть возьми да вот так же сигани вниз головой с этой сорокаметровой громады. И затряслось, забулькало в груди. Но слез не было. Не умел он плакать. И только вскинул голову вверх, будто решил, наконец, исповедаться небу.

Луна все так и заливала вокруг своим синим и каким-то неживым светом. Серебром блестели гладкие виски Бараньего Лба. Скала веками упрямо смотрела вниз, в прозрачную воду лесного озерка,  видя мир в его зеркальном отражении. А сверху над  скалой молча перемигивались звезды, внимая каждому шороху, каждому звуку и жесту. «Эх, Пашка!» - то ли почудилось, то ли, правда, донеслось откуда-то с вышины. А что Пашка?! Понимай, как знаешь. Он горько вздохнул, встал и побрел за лопатой.